Написано по реальным событиям…
Я посмотрел на полку, там снова было много пыли, и потянулся за тряпкой, чтобы убрать её. Встал на цыпочки, но даже так было сложно добраться. Пришлось брать стул – и тогда стало гораздо удобнее.
На полке бабушка хранила всякие старые вещи, значки, пожелтевшие письма, открытки. Раньше она не позволяла мне смотреть их без спроса, говорила, что мал и ненароком могу что-то испортить, а это – память и очень ей дорогая. Но теперь я вырос, и каждый раз, когда касался этих старинных вещей, душу наполнял какой-то удивительный трепет. От писем исходил тонкий, едва уловимый цветочный аромат. Она говорила, что однажды вылила на них духи, точнее так это было сделано специально – каприз любви, что-то в этом духе.
Старинные фотографии были приклеены к толстому картону, местами выцветшему, но ещё помнящему какие-то надписи, годы и имена. Я смотрел на них по несколько раз, восхищался и пытался представить себе эти мгновения. Думал о том, каково было там – до войны, и что случилось потом с этими ясными и улыбчивыми лицами? Какая их ждала судьба? Живы ли они ещё или давно умерли? Несомненно, умерли – прошло уже столько лет…
Я касался вещей очень нежно, так приучила бабушка, да я и сам понимал, что с историей иначе нельзя обращаться. Да, я интересовался ней и понимал, как хрупки воспоминания тех, кто отжил уже почти век и повидал многое, и почему хочет сохранить это.
Однако сегодня внимание привлекли не фотографии, они тихо лежали в уголке и ждали, как кто-то навестит их опять. Я провёл тряпкой по обложке альбома – от пыли не осталось следа. Красная ткань снова стала яркой и красивой, наверное, такой, какой она была прежде, когда её только что изготовили. А рядом лежала книга. Листы у неё совсем пожелтели и местами стали заворачиваться, я раскрыл её. Книга библиотечная, мельком глянул на формуляр и чуть не пошатнулся. Хорошо, удержал равновесие и продолжил рассматривать дальше.
Дата выпуска – начало двадцатого века. Да, по ней иное не скажешь, но всё равно так давно! Когда брали в библиотеке? 1922 год. 1923. 1928. 1936… А далее – 1941, 1942, опять 1942 и опять… Надо же, во время войны её тоже читали, и не просто читали, а куда больше, чем в мирное время!
Это открытие удивило меня, но ненадолго. Понятное дело, в те времена тоже были книголюбы, не стоит удивляться. Захлопнул корочку. А после удивился опять. Теперь это было уже совершенно другое удивление. Не наигранное, а граничащее со страхом, полное непонимания и ужаса. Обложка была прострелена – некоторые страницы также имели дыры, в уголке некоторых из них – кровь. Так, значит, и книги можно расстреливать? Не только людей…
- Здравствуй, Федя, - неожиданно раздалось за спиной.
Бабушка! Точнее она мне прабабушка, но так удобнее.
- Про революцию читаешь?
Я лихорадочно пролистал книгу. Ленин, красноармейцы, свержение Николая II, временное правительство. Да, я и не заметил сначала, о чём она.
- Эта книга… - наверное, в тот миг на моём лице было ужасное выражение.
- Я поняла, чему ты так удивлён. Спускайся, я расскажу тебе одну историю. Ты, наверное, хотел бы знать, почему эта книга прострелена?
Я вскочил и лихорадочно кивнул.
- Да!
- Тогда садись и слушай!
Она досталась мне от отца. Передал на память незадолго до того, как умер, а ему его отец… Ты ведь помнишь его?
Я снова кивнул.
- Да, конечно.
- Так вот, жил он когда-то в одном селе на Одесщине. Не помню точно, как называлось. Сейчас, не знаю, переименовали, наверное. Это было ещё до войны. За пару лет до неё. Работала в те годы там одна замечательная женщина. Марьей Владимировной её звали. Очень любила книги, берегла их, прививала любовь до чтения с самых ранних классов.
- Библиотекарша, что ли?
- Да, внучок.
Очень славная женщина! – бабушка на миг закрыла глаза, покачнулась и заулыбалась. – Я, конечно, не знала её, но из рассказов папы вижу перед собой, как живую…
- И какая она была? – спросил я, переглядываясь то на книгу, то на лицо своей собеседницы.
- Таких сейчас уже нет… Раньше люди были совсем другими! – вновь повторила она свою любимую фразу и заохала. – Ну, ты слушаешь?
- Да, да, рассказывай! – такой ответ бабушке явно понравился и она продолжила.
- Когда началась война, и немцы вторглись в село, настали ужасные времена! Голод. Нищета. Оккупация. Всюду слышалась немецкая речь, за всеми следили, немцы всегда находились поблизости. Каждый день приходило известие о том, что кого-то убили – за ослушание или просто не понравились лицом, – ужас держал остальных стальной хваткой. Через короткое время немцы двинулись вперёд, а в село вступили румыны. Они были ничем не лучше фашистов.
Люди боялись даже думать о том, что будет дальше, а тем временем румыны начинали распространять ложную информацию. Они говорили, что Москва взята! Что вскоре будут взяты и другие города Советского Союза и тогда, когда всё население будет порабощено и сослано по различным лагерям, все мы будем убиты.
Но односельчане не думали сдаваться так быстро, почти сразу же образовалось подполье, люди начали общаться между собой и обсуждать творящийся ужас. Они часами тайно слушали московское радио, а там никто не говорил о взятии Москвы. Следовательно, столица была ещё наша. Враги нас обманывали. И это вселяло победный дух.
Подпольщики подбрасывали листовки, тайно вели свою скрытую ночную жизнь, а тем временем большинство продолжало находиться в своих домах и бояться за каждый прожитый день. За родных. Дом. Скотину. За всё, что любили и нажили.
Многие были убиты, многие потеряли надежду. Выстрелы слышались каждое утро на заре и каждый вечер – проклятые полицаи устраивали из этого целые зрелища.
- И причём тут книга? – перебил я. – Ты ведь обещала о ней рассказать, а ты опять о войне! Слышал я это, страшное время… Но про него я и сам много знаю, читал. Наскучило…
- При том, - тут же молвила бабушка, - слушай внимательно.
- Неужели немцы хотели убить Марью… - не успел вставить отчество, забыл, как тут же она продолжила:
- …Владимировну. Почти угадал. Послушай… Об этом я ещё расскажу.
Марья Владимировна была школьным библиотекарем. Очень любила детей, привязывалась к ним, любила, как своих, всегда была доброй, приветливой, даже конфеты и пряники всем носила. И был один мальчик в школе, как ты, наверное, по возрасту. Вася. Тихонький такой, никогда никого не трогал. Учился хорошо – в меру сил и возможностей, не драчлив был.
- И что, это он застрелил книгу? – снова перебил я.
Бабушка покачала головой и чуть не назвала «шкодой».
- Румыны были жестоки ко всем. Они даже книги не могли оставить в покое! Видели, понимали, негодные, что книгам велено вселять в людей веру, поэтому сжигали библиотеки одну за другой. Взорвали школу, – Марья Владимировна тогда это еле пережила… Тут же стала просить всех своих знакомых помочь ей перенести оставшиеся тома.
Сложно было доставать их из-под руин, многие тогда погорели. Но довольно большое количество всё же спасти удалось. Люди брали их себе домой, брали, как дети, не в силах отказать и трепетно разглаживали порванные страницы. У самой Марии Владимировны тоже было много книг – в чулане и в погребе – много удалось унести. И так она стала выдавать людям книги – уже из дому.
Кому «Героя нашего времени» подарит, кому про Кутузова. Люди стали оживать от этих строк – начинали верить в победу, в светлое и счастливое будущее. «Ведь если смог Михаил Илларионович, смогут и наши, русские, – одна кровь!»
А тем временем враги продолжали следить за людьми. Их удивляло бесстрашное настроение и, думаю, даже пугало. И отправились они по домам, устроили облаву и убили тогда полсела… Всё никак не могли выяснить причину, почему люди так внезапно изменились. Поймали одного хлопца – хотели застрелить, но он сумел упросить оставить его в живых, только теперь стал полицаем.
Да, это и был тот Вася. И вскоре он доложил в комендатуру, что такая-то, такая-то раздаёт людям книги. Не смог смолчать – жизнь своя стала дороже. Тогда оккупанты и пошли к Марье. Заставили отдать всю литературу, а она стала защищаться, противиться. Тогда стрелять начали – стёкла в окнах побили, в стене много дыр оставили. Вытащило несколько полицаев её из дома, да так и выгнали на мороз. А после книги выгрузили – большая сложилась куча. Поговорили между собой, кивнули, открыли огонь.
А она стояла, неподвижная, замерев от страха и неизбежности, затем кинулась спасать книги, вытаскивать их, стараться собой защитить… Там её и убили. Говорят, даже в последний миг Марья Владимировна сжимала в руках страницы… Так и не смогла защитить… Простреленные томики потом были собраны людьми – каждый старался сберечь на память хоть что-то об этой удивительной женщине. С тех пор и идёт память, вот уже сколько лет…. – бабушка смолкла.
Я тоже молчал, чуть не плача.
- А ты думал, книги можно расстрелять? Нет, - пули им нипочём. Даже если будут растерзаны страницы, сожжены, измазаны кровью, порваны или осквернены – память живёт в умах и сердцах людей, и её нельзя уничтожить!
Севастополь, весна-лето 2017, 154
