Сцена-монолог в одном действии
Действующее лицо
Дис, мальчик-инопланетянин отроческого возраста, воспитанный в строгости и изоляции родителями-людьми.
Сцена представляет мрачную комнату, закрытую снаружи на ключ, но, как выясняется позже, не полностью, а также другие помещения самого обыкновенного дома.
Дис (с длинными светлыми волосами, собранными в хвост, и лёгкой одежде, угрюмо сидит на стуле, смотрит в висящее на стене зеркало и с недоверием разглядывает его и себя). Все говорят, что я – не человек. Да, пожалуй, я соглашусь. Хватит сомневаться! Ведь все говорят так, значит, так. Смешно отрицать правду-истину. Смешно и точка. Хотя мне уже всё равно… Говорят, что пришелец, и пусть. Мне решительно всё равно, хотя, конечно, порою обидно. Сидишь вот так, да как сейчас, например, не трогаешь никого, думаешь себе свои думы, а тут появится кто-нибудь, такой весь из себя, встанет ровно напротив окна и как начнёт орать что-то вроде: «А это ты, наш пришелец! Всё ещё здесь сидишь, ну сиди! Да только скорее бы ты убрался к себе, на свою планету, поганую, улетел, что, не хочешь? А вот это ты зря! Очень зря. Таким, как ты, на нашей Земле места нет, зачем, спрашивается, лишь занимаешь место?» И прочее в том же духе. Обидном, скажу вам, весьма обидном. Как мне надоело всё это, и если бы мог что-либо изменить? Если бы мог сказать, а только тебе могу… (смотрит на себя в зеркало, вертится перед ним, немного наклонив голову то в одну сторону, то в другую, разглядывает себя и точно ищет изъяны), если бы я мог выбирать! Родители с самого начала, с самого-самого детства уверяют, что не такой я, что странный какой-то, должен другим был быть, а вот не удался я таким, а вот решил на свою же бедную голову из человека превратиться в чёрт-знает-что, хотя что же я говорю? Сами прозвали пришельцем, это их слово, а другие лишь подхватили, да, но сначала родители ляпнули. Мама шутки шутила якобы, да вот они чем обернулись? Ну, разве это хорошие шутки, разве они смешные, скажи? (Снова обращается к зеркалу, только на сей раз уже не разглядывая. Белокурая голова касается холодной поверхности, плечи и спина также немного облокачиваются на плечи человека из зеркала. Точнее нечеловека, человеком Дис себя не считает ввиду многих личных причин.) Не смешно, правда же? И мне не смешно. Знаю, ты меня понимаешь… Понял бы, если бы могли поговорить, коснуться руками по-настоящему, а не вот так, корча из себя подобие сумасшедшего. Я ведь, это, сам с собой говорю, а просто что остаётся? Родители заняты. Все заняты. Нет у меня друзей, нет и не было! И не смотри так! (Резко вскакивает и смотрит с гневом на отражение.) А, впрочем, ты знаешь… (Касается рукой отраженной руки и очень быстро успокаивается.) Да, ты всё знаешь… Ты, единственный, на этом свете. А больше мне таких не найти. Жаль это признавать, но признаю – я же пришелец, я же не человек, кто будет водиться с таким? Мы же все разные, или они, не я. Я вроде такой, как и был, а вот люди… (Отводит взгляд от зеркала, нехотя встаёт со стула и направляется в сторону окна, за которым, как на ладони, весь город.) Да, ты единственный, то есть ты, я… Зачем я такой людям? Их много. Нет, очень много! Они прикрываются тем, что все разные, оправдывая этими словами свой эгоизм, свою безучастность и прочее, а вот на самом деле… Да, разные, все, как один, только ко мне одинаковые. И чего так? Мы ведь и не знакомы практически. Мало кого я видел, мало кто видел меня, но все, как один… И всё же ещё хочется найти кого-то, не смотреть на эту безликую эгоистично занятую толпу, не ловить себя на мысли, что, по идее, каждый прошедший мимо, может или мог бы быть тем самым моим знакомым, не упрекать себя за то, что я чего-то не смог – не оказался в том месте, не интересовался теми определёнными интересами, не был, словом, таким, каким им хотелось, а был просто таким, какой есть. Наверное, со стороны кажется, что я обвиняю. Нет, нет, я просто говорю сам с собой, понимаю, что страдаю здесь, взаперти, а что мне ещё тут делать, что ещё делать тому, кто понял, что жизнь бессмысленна, что она никогда не будет такой, как у всех этих других?.. То-то и остаётся, лишь думать. Обвинил бы, раз плюнуть! Но если бы знал, кого… Родители вырастили меня таким, объяснив некоторые особенности, сказав, что, как все, мне не быть, да я и не хочу, это к слову; они просто предупредили, что так и будет, я – пришелец, а коли так, смириться мне остаётся, ведь я – не такой, а все эти, кто за окном, они все такие. Я «слишком белый, кожа у меня слишком тонкая, ростом высоковат, строением щупловат. Словом, весь не такой, чего я ещё хочу, чего я могу хотеть, коли такой? Ничего никогда не будет, просто возьми и смирись.» А как мне смириться, как? (Начинает расхаживать по комнате.) Раньше не важно было. А сейчас… Что-то во мне изменилось. Теперь не плевать стало. А раньше, вот, правда, плевал! Подхожу так к окну, ну окно себе, как окно, а за ним – люди. И столько их! И все, как они любят говорить, разные. Да только все не такие. Не такие, как я. Всегда есть хоть какое-то различие. Опять же, цвет кожи, или глаза не такие, меньше они или больше, или когти короче, или длиннее. Не угадаешь, словом. Что-нибудь да будет не так. (С грустью смотрит на свои руки, на бледную полупрозрачную кожу, длинные пальцы, как принято здесь говорить, музыкальные.) Выйти бы из этого круга Ада, влиться бы в коллектив, найти бы тех, кто поймёт, не отвергнет, или стать таким, как они, может быть, измениться. Найти… Хорошо сказал, а сам сижу здесь, взаперти. (Поглядывает на прикрытую дверь. Не решается её толкнуть, так как знает, дверь почти всегда заперта на ключ.) Разве что открывают, когда покормить дело заходит. Но и то не всегда. Вечно забывают про меня, как будто меня и нет! Свои дела, заботы какие-то у них всех. Странные эти люди… Завели кота, так тот у них любимец, того почитают, а меня закрывают здесь. Говорят, чтоб и за то благодарен был. Что комнату дали – большую! Коробка квадратная – три на три метра! И это – большая комната? Сомневаюсь, что родители живут в такой же клетушке. Кот, вот, например, владеет сразу всем домом! Может быть, и родителями – не знаю. Ходит с такой умной мордой, поганец рыжий! Любит прыгать с разбега да так, чтобы обязательно кровь мою увидать. (Проводит когтистой рукой по животу, предусмотрительно запустив её под майку, разглядывает недавние шрамы, ещё видимые на бледно белом фоне.) Ненавижу его, кота этого! Хозяин здешний, зато свободен! А я… А что я? Пленник и только. И никогда не видел счастливой жизни, и не увижу, наверно… (Отворачивается от зеркала, так чтобы совсем не видеть его. Сжимает белёсые кулаки, снова смотрит в окно, после решает коснуться двери и случайно выясняет – она не заперта. Оказывается в другой комнате.) Вот так сюрприз! (Стремглав выбегает из своей квадратной комнатки, бежит дальше. Преодолевает коридор и оказывается в месте под названием «кухня». Изредка хозяйка-мать выпускает его туда, но чаще всего не пускает и приносит еду сама. Через балконную дверь выходит на балкон, заранее оглядывая улицу в поисках ненужных чрезмерно любопытных глаз. Замечает ораву детворы, увлечённую до беспамятства играми, а также миску, полную сочных плодов, именуемых грушами, берёт один плод и надкусывает.) Может, мне это кажется? Вот, оказывается, и не запирали… Хотя дальше дома – ни шагу. Всё равно клетка. Только чуть больше. Или не так всё плохо? И обида – лишь мысль, следствие плохого настроения, ничего более? Люди разные, очень разные, поэтому я и не могу быть похожим на них, тоже разный, другой? Оправдался их же словами. Каждый ведь, говорят, уникален. Или лишь говорят? Но оставим разговоры для sapiens. (Поймав порыв нового настроения, внимательно вглядывается в окно, прижавшись к стеклу всей своей инопланетной физиономией.) А если так думать, (продолжает в голос) то и проблемы нет. Сами себе придумали. Нормальный я. Это общество придумывает стандарты. И когти у людей можно встретить, и кожу бледную, и такие же волосы, их ещё альбиносами называют, но, подумаешь, белый и что? В модели зовут. Снимают часто. Сам видел. Благо, понимаю их речь и частенько читаю их новости. Так в чём же проблема?.. Мне было бы лучше на воле, на своей планете, той, где я родился… Но это само собой. Сегодня говорю, говорю, а сам даже сказать не могу – не выходит, всё слова лишние, а можно ведь и без них, можно коротко, а и ладно, как получилось. Надоело мне просто здесь быть. Надоело сидеть в четырёх стенах! Зверь я, что ли, какой, или нет? Сами говорите: «разумный…» И «одиночество» на лбу не написано – сам проверял, специально внимательно всё разглядывал. Нет там такого слова, и не настолько я на всех не похож! Так в чём же дело? В том, что я – не человек, а может, я человек, откуда мне знать? Да и что с того, с всего этого? Сдается так, что всё сказанное – лишь отговорки! Не важно, кто я, не важны все эти мы и кто мы, люди боятся меня потому, что другие, завидев меня, так сделали. Они боятся, просто боятся. Но одиночество – не болезнь, а если так, не меня, не кого-то конкретно, а общества в целом, не понявшего кого-то и заставившего кого-то страдать… Но за что? На самом деле мы незаразны.
(Взмахивает длинным белым хвостом и величественно уходит, возвращаясь с балкона в свою полутёмную квадратную комнату, залитую последними лучами заката.)
Севастополь, 16 августа 2019, 386
